17 мгновений Победы: С чего начинается Родина?

Сайт Фонда поддержки и защиты прав соотечественников, проживающих за рубежом, в преддверие Дня Победы начинает цикл публикаций под общим названием «17 мгновений Победы». Автор – старший советник Фонда Наталия Вершинина. 

Во многих городах России и в некоторых зарубежных странах в День Победы, в 70-ю годовщину славной Победы в Великой Отечественной войне, пройдет уникальная акция памяти «Бессмертный полк». Миллионы граждан выйдут на площади и улицы своих городов и поселков с портретами погибших на войне родных… И это тоже будет беспрецедентный марш Победителей 9 мая 2015 года!

В 70-ю годовщину славной Победы в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 годов о «ярости благородной, что вскипает, как волна», о тяготах предательства и лишениях, о величии духа народа - победителя вспоминать по-прежнему тяжело, но вместе с тем, словно очищаясь, легко и радостно. Потому еще во время воспоминаний и откровенных разговоров с ветеранами войны ощущалась радость, что в России наступили Пасхальные, светлые, праздничные дни, которые также напоминают о бесконечной борьбе света и тьмы, уверяют человечество в том, что добро всегда побеждает зло и что радость воскрешения добра будет торжествовать вечно.

В моем доме, как во всех семьях нашей страны, о Великой Отечественной войне вспоминают часто. Почти 30 миллионов человеческих жизней было положено на алтарь Победы. И эта цифра не точна, ее нет и, пожалуй, просто не может быть. Да и будь она на тысячу, миллион или даже на одного человека больше или меньше - какая разница, ее нет, потому что в результате той войны от ран и болезней до сих пор умирают люди, как в нашей стране, так и за рубежом, где наших ветеранов, кстати, тоже немало. Я не о цифрах - о родстве душ и жизней.

30 миллионов жертв войны - самой жесточайшей битвы ХХ века - все без исключения имели родных и близких. И память о них вечна, как безмерна наша благодарность им за дарованную жизнь.

ОТЕЦ

Мой дед по отцу погиб в боях под Полтавой. Другой дед с тяжелыми ранениями долго лечился в военном госпитале в Верном (нынешней Алма-Ате). А когда в конце войны вернулся домой? стал председателем колхоза. В свое время, правда, раскулаченный, мой дед был неутомимым трудолюбцем, оптимистом и искренним патриотом России. Старший дядя участвовал в сражениях на озере Хасан и Халхин-Голе в русско-японскую войну. Бабушки и тетушки верно ждали своих мужей дома, в Нижегородской области.

Когда родители привозили и оставляли нас в деревне на все время летних каникул, а сами уезжали куда-нибудь к морю, в отпуск, мы, дети нашего большого семейства Разумовых - Вершининых - Пшеницыных, забравшись на русскую печь, или за круглым обеденным столом, любили слушать интересные воспоминания и простые разговоры взрослых. Помню, как все замолкали, когда папа начинал читать стихи - Есенина, Симонова, Твардовского, Гамзатова... Он знал множество стихов наизусть и мог читать их часами. Читал, как стихи, и песни военных лет, так, что мне даже казалось, что все это он сам сочинил.Он тоже писал стихи в молодости.

У нас сохранились его армейские тетради со стихами, написанными во время службы на Балтийском море в городе Балтийске, на торпедном катере в БТК в/ч 20269.Там я нашла и мое любимое его стихотворение «Русские в плен не сдаются», посвященное 36-й дивизии торпедных катеров и его старшине Клюкину, который во время Великой Отечественной войны получил приказ доставить ценный груз в порт Курессааре (между прочим, нынешний Кингисепп) на остров Сааремаа. «…Но вдруг силуэты немецких судов - звучит боевая тревога. Придется балтийцам сквозь стену врагов прокладывать с боем дорогу. Балтийцы не дрогнут! Балтийцы стоят! Балтийцы дерутся, как черти! Но вдруг, прямо в катер ударил снаряд, и катер наполнился смертью. Взрывается катер. И тонет, горя. Матросы - друзья погибают… Но что это, словно над морем заря, матросская песня вскипает…» - всегда до слез! Это стихотворение я любила читать перед одноклассниками, на уроках памяти героев Великой Отечественной войны, когда мне было лет 10-12. Папе было около 20 лет, когда он писал эти стихи, в том числе, посвященное отцу, которого он проводил на фронт в 10-летнем возрасте, и больше никогда его не видел.

Где ты упал - там выросла пшеница.

Где воевал - там нет войны следов.

Где пил ты воду - выросла больница,

Где отдыхал - там тысяча домов.

 

Врагу навстречу шел ты с автоматом

Любовь к Отчизне, ненависть к врагу

Терзали грудь советского солдата

И каждый говорил: «Не отступлю!»

 

И под Полтавой, пулею сраженный,

Ты, пошатнувшись, на гряду упал.

И автомат в руках, как пригвожденный,

У сердца у солдатского держал.

 

Да, ты упал, но память сохранится

О вас, защитники страны.

Вы шли на все - победы лишь добиться.

Вы дали счастье и свободу нам, отцы!

 

Мы счастье, дружбу, мир оберегаем,

Храним все то, что нам вручили вы.

Мир сохранить мы гордо обещаем.

И обещают это вам, - отцы!

Скоро в Подмосковных рощах запоют соловьи. Обязательно вспомнится: «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат, пусть солдаты немного поспят…», потом, как «дымилась роща под горою, и вместе с ней горел закат. Нас оставалось только двое из восемнадцати ребят. Как много их друзей хороших лежать осталось в темноте у незнакомого поселка на безымянной высоте… - дымилась, падая ракета, как догоревшая звезда, кто хоть однажды видел это, тот не забудет никогда. Тот не забудет, не забудет атаки яростные те - у незнакомого поселка, на безымянной высоте…». Во многих домах будут вспоминать и представлять, как «бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза…- …до тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага…» и обязательно кто-нибудь повторит вслух Симоновское: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…».

Интересно, а писали ли стихи фашисты о своей войне, а каратели-садисты тоже способны были слагать стихи о своих идеалах, о чувствах, о нежности, о любви к Родине? Интересно, что вспоминают и как рассказывают своим детям нацисты о таких, к примеру, напутствиях своихкомандиров: «Вот тебе сухой паек на три дня. Остальное доберешь мародерством…» - коротко и ясно. Жутко и гадко. Вспоминает ли, помнит ли этот «свободолюбец» о том, как срывая цепочку с шеи трехлетней девочки, оторвал ей голову… - это реальная история их войны на Донбассе в наши дни, в прошлом году, в 2014-м, на Украине.

Кстати, я все же прочитала выдержки из дневников немецких солдат! Там они больше нас, русских, описывают - какие мы не такие, как они, арийцы, и сколько барахла можно было бы увезти с собой. Одна незадача - эти русские варвары наши самолеты сбивают и поезда под откос сбрасывают, нет, нелегко будет доехать с добычей, дорогая Марта, в живых бы остаться… 

«С чего начинается Родина? С картинки в твоем букваре, с хороших и верных товарищей, живущих в соседнем дворе. А, может, она начинается с той песни, что пела нам мать, с того, что в любых испытаниях у нас ни кому не отнять…». Мой отец Геннадий Сергеевич Вершинин был отличным журналистом и достойным гражданином своего Отечества. Светлая ему память и безмерная благодарность за то, что научил любить Родину, жизнь…личным примером и на примере своих невыдуманных героев, как из этих двух тоже незабываемых его рассказов «Горький хлеб» и «Вдовы», посвященных Великой Победе нашего народа.

ГОРЬКИЙ ХЛЕБ

Автор - Геннадий Вершинин

Мы, мальчишки, любили тогда играть в войну. Нам было по одиннадцать - двенадцать лет, а заводиле - веселому энергичному пареньку Алексею, сыну нашей первой учительницы Фаины Ивановны, - стукнуло уже семнадцать. Он окончил десятилетку и готовился к экзаменам в институт. Мы завидовали ему. Его смекалке определят местонахождение «белых», озорно водить нас в атаку, кричать победное «ура». Тогда мы играли в «красных» и «белых». Мы еще не понимали то страшное слово «война», а его все чаще повторяли отцы, от него вздрагивали матери, его  пугались невесты. Отцы наши много курили и пили, и старые знахарки и цыганки утверждали, что это перед бедой. Когда из леса все чаще стали выползать на дорогу змеи - ужи, медянки, все говорили о надвигающемся пожарище.

Помню то утро. Люди куда-то торопились - мрачные, испуганные, озабоченные. Казалось, солнце поднималось медленнее обычного. Белые хлопья облачков – бледные, с сероватым оттенком. В небольшом лесу, где мы всегда играли, нас собрал Алексей. Он был строг и, казалось, за это утро повзрослел и похудел. Только сейчас заметили пушок над верхней губой. Впервые мы увидели его с папиросой во рту.

- Война, мальчишки. Фашист напал, - мрачно сказал он. - Игры не будет. Идите по домам. И не хныкать…

Мы стояли, не понимающие случившееся.

- Что я вам сказал? - вдруг закричал Алексей. - Марш по домам!

А потом был зареванный перрон. Мы видели, как Фаина Ивановна целовала Алексея. Она не плакала, только откидывала со лба заиндевелую прядку волос. Мы не подходили к нашему командиру, к нашему Леше и ловили только обрывки фраз.

- Ты держись, Лешенька. Береги себя. Варежки, носки вязаные в рюкзаке. Пригодятся. Может, надолго затянется…

Она не успела договорить «война» - лязгнули буфера вагонов. Прижалась к сыну. Вдруг резко оттолкнула его и приказала: «Иди!». Поезд тронулся. Алексей стоял на подножке вагона, махал нам рукой, а мы гурьбой бежали за вагоном. За уходящим поездом с новобранцами бежал весь вокзал.Не могли мы думать тогда о том, что вот провожаем как что-то сильное, единое, а встречать будем поодиночке, кто-то вернется без руки и ноги, кто-то останется на поле брани…

Мы любили Фаину Ивановну. Слушались ее. После ухода Алексея на фронт она постарела. На щеках появились новые морщины, а волосы совсем поседели. Когда кто-то из нас не приходил в школу, она подходила к окну, в которое всегда стучала застывшая ветка березки, и долго смотрела в стекло. Она знала, что в поселок пришла еще одна похоронка. Вскинув голову, молча подходила к столу и начинала урок. И мы забывали, что в классе нет одного мальчишки, он ревет над треугольником - письмом. Забывали поту, что Фаина Ивановна могла рассказывать интересно. Она ходила вдоль парт и всегда останавливалась около нашей с Сережкой.Он чем-то был похож на Алексея. Потреплет его вихры, вздохнет и опять начинает говорить.

Фаина Ивановна от нас ничего не скрывала - давала нам задание и говорила: «Вы пишите, а я отдохну. Устала за ночь». Мы знали, что Фаина Ивановна по ночам дежурила в госпитале, который разместился в старенькой начальной школе. А как она любила читать письма от Алексея! Уроки сначала часто, а потом все реже и реже начинались с нового письма Алексея, письма с фронта. Он писал, что на войне тяжело. Утверждал, что у пули газ нет и она не найдет его, младшего сержанта минометной роты, успевшего получить медаль «За отвагу». Слушали Фаину Ивановну и забывали о голоде, не прислушивались к урчанию в животах, где переваривались щи из крапивы и картофельная лепешка. Хлеба мы почти не видели. Спасала картошка, липовый лист, ржавая селедка. Мы исхудали и были похожи на колышки, прикрытые отцовскими перешитыми рубахами и пиджаками.

В то утро Фаина Ивановна вошла в класс в черном платке и черном платье. Мы были удивлены: привыкли к ее снежным волосам и строгому белому костюму. Подошла окну. Было так тихо, что я слышал, как стучит в окно ветка березы - застыла и просится в тепло. Подошла к столу. Из большого портфеля, всегда набитого нашими тетрадями, достала буханку хлеба и стала молча резать на двадцать частичек. Каждому досталось по махонькому кусочку от душистой, покрытой коричневой корочкой буханки хлеба.

- Ешьте, ребята. Это мне в госпитале дали. На кухне дежурила, вот и дали…

Никто из нас не притрагивался к хлебу. Каждый догадывался, что случилась беда…

- Ну, что же вы? - спросила она и, взяв свою дольку хлеба, начала молча жевать. Стали жевать и мы. Помню тот хлеб - горький, останавливающийся в горле.

- А сейчас начнем урок, - сказала и достала треугольник письма. Долго смотрела на него и вложила в книжку. Опустилась на стул. Он тонко скрипнул. Положила голову на ладони рук. Стояла хрупкая тишина. Казалось, вот-вот она взорвется. Фаина Ивановна вдруг резко поднялась, выпрямилась, откинула по привычке прядку волос и, не сумев громко сказать, чуть слышно прошептала, но мы четко слышали каждую буковку ее слов: «Скрывать от вас не имею права. Погиб мой Алеша…».

Кто-то всхлипнул. Она строго взглянула поверх наших голов. Мы видели ее стальные глаза. Подошла к окну, открыла форточку. Нет, она не плакала. У нее не было слез. И мы тоже не имели права реветь, ведь мы были мужчины. Нам было по двенадцать.

… Я люблю весеннее поле. Идет сев. В теплую землю ложатся семена пшеницы. Кажется, что пахнет хлебом. Свежим. Румяным. А я вспоминаю и, наверное, никогда не забуду тот хлеб - горький, госпитальный, военный хлеб Фаины Ивановны, первой учительницы. Хлеб нашего Алеши…

ВДОВЫ

Автор - Геннадий Вершинин

Попутчицей на три версты до ближайшего селышка вызвалась приземистая, сгорбленная старушка, с сохранившимся остреньким взглядом, в молодости, видимо, таких звездных и озорных глаз, в цветастом платке, с выбивающимися из-под него прядками пепельно-белых волос.

- Мил человек, - обратилась она ко мне, - большаком пойдем или тропками по полям?

Поправила платок. Улыбнулась.

- Я привыкла прямиком ходить. За восемь десятков годов жизни все тропинки изучила. Вслепую могу к любой деревушке вывести. Палашей меня кличут. Пелагея, значит. Воронцова.

- А по отчеству?

- По отчеству не принято. У нас по-простецки: Марфа, Анна, Софья, Зоюха. Назови меня по имени да отчеству, так еще думать будут - кто же это такая? А Палашу Воронцову все знают, а если подчеркнешь, что солдатская вдова, так и дом покажут, где живу, хозяйствую, и сыновей назовут.

Разговорились. Попутчица оказалась из тех, о ком говорят: «За словом в карман не полезет».

- Помню, в годы войны вся деревня наша овдовела. Два или три мужика осталось. Все лихолетьена себе бабы да подростки вынесли. Не вернулись с войны-то Павел Разумов, Николай Соколов, Кудрявцев, Ластухин… а кто из раненных пришел, долго тоже не прожил: война из них все силенки выкачала.

Я так полагаю, что мы, бабы, выносливей мужиков. А кто вдовью судьбу испытал, тот настоящее горнило жизни прошел. Жаль, но к каждой вдове судьба мачехой оборачивалась: в глаза, вроде, жалеет,  а за глаза -обидное думает. Не отрицаю, может, и были такие - на фронт своего проводила и сразу вольно себя повела.

Но в нашем селе, мил человек, таких не было. Верностью, да не сполна выпитой любовью жили. Вот мы - это я, Софья Соколова, Мария Орлова - все глазоньки проглядели: ждали своих - придут, обнимут, на деток полюбуются. Софья до самой смерти своего Николая ждала. Бывало, выйдет за овраг и смотрит выцветшими на ветру и солнце глазами на тропки, что заячьими следами петляют по ржаным да льняным полям. Спросишь: «Ты чего, Софья?» Ответит: «Смотрю, не идет ли кто». Отвернется, спрячет лицо в вылинявший, как и ее глаза, платок - и в слезы.

Да и сама-то я гляжу на сохранившиеся письма-уголки с фронта, медаль «За отвагу», присланную вместе с похоронкой, и защемит под сердцем от боли адской. Слез-то уже нет. Выплакали. Да и некогда было реветь, да хныкать. В работе успокоение находили.

Все-то мы умели: пахать, сеять, цепями молотить, на болотах, где кочка на кочке, траву косить, стога метать. Успевали и детей растить, по хозяйству хлопотать, дом в порядке и чистоте содержать. Шутка ли, мил человек, чтобы баба в кузне молотобойцем работала. Не каждому мужику это под силу, а она, вдова, справлялась.

Нам, вдовам-то солдатским, в годы военные так же тяжело было, как и родненьким нашим. Разница одна: там пули свистят, а здесь упреки бригадирские колом в горле застряли, дескать, можно и по двадцать часов в сутки работать. Солдаты за труд свой хоть паек, ордена и медали получали, а мы на трудодни…

Пелагея не договорила. Свернула с тропки. Рожь набирала цвет. Сорвала пару васильков. У березовой кочки вдруг камнем, почти перед нами, упал ястреб. На тропку выскочил перепуганный зайчонок.

- Уцелел постреленок! - похвалила Воронцова зверюшку. - И мы вот уцелели. Вынесли, выдюжили. Как вспомню: весна, коровы тонут в грязи, кормить нечем. На веревках поднимали и заставляли жить, да еще и нас кормить. Бывало, быки плуг не тянут. Заревешь, уткнешься ему, быку, в морду, дескать, милый, еще чуть-чуть поднатужься, послушай меня. И понимали - тянули плуги.

Когда война началась, думали - на месяц, другой, а она проклятая, на полторы тысячи дней и ночей затянулась. Остались вдовами - вот так и несем мы свою вдовью ношу.

Подходя к кладбищу, Воронцова перекрестилась. Долго смотрела на покосившиеся кладбищенские ворота, изгородь, кресты.

- Все собираются вместе: и солдаты, и вдовы. Не бранятся, спокойно лежат, отдыхают.

Пелагея потерла краем платка затуманившиеся глаза.

- За мою жизнь, мил человек, председателей Советов, да директоров совхоза десятка полтора перебывало. И все в один голос обещали памятник защитникам Родины, а стало быть, и нам, вдовам, поставить. Музей организовать, чтобы память, значит, осталась. Церковь построить. Памятник, правда, неказистый, на месте бывшей церквушки поставили. Спасибо избачу Николаю Петровичу.

Пелагея снова перекрестилась.

- Зимой его тоже похоронили, - продолжала она, - один жил, как кол в степи. Жена с другим убежала. Настоящая-то жена, мил человек, была и будет опорой для мужика. Вовремя поесть подаст, от лишней рюмки удержит…

Петровича-то хоронили всем селом. Добрый был, отзывчивый. К нам, вдовам, всегда с уважением относился. До сих пор помню один из его вечеров. Давно было, а вот незабываемо.

Пригласили нас - ветеранов войны и труда в клуб. Музыка играла, хлебом-солью встретили. Столы накрыты, на них - вино и закуска. На сцене - увеличенные фотопортреты участников войны - мужей наших, сыновей, братьев - погибших, умерших и живых. У каждой фотографии - корзинка с цветами - подарок школьников. Клуб переполнен. Все проходы односельчанами забиты.

Военком юбилейные медали вручил, а потом Петрович свое слово сказал. Он ведь у нас не только клубом заведовал, а и лектором был, и баянистом, самодеятельностью руководил, художником слыл и даже скульптором. Памятник-то солдатам по его проекту сделали. О нас, вдовах, так и сказал: «Этим женщинам цветы по утрам надо приносить. Молиться надо за то, что они были и есть…»

Воронцова вздохнула. Из низинки дорога взбегала на пригорок, втягивалась в широкую улицу бревенчатых домов.

- Жаль, помолиться-то негде. Помянуть Разумовых, Соколовых, Смирновых, Пшеницыных, Залетиных… Церквушку сломали, на строительство новой запрет был, сейчас самое разрешительное время возродить церковь. Но сказывают - средств нет.

А я думаю - инициаторов нет. Селяне бы помогли. Да я первой свои кровные, что на похороны приготовила, в общую копилку внесу. Мужики бы лес заготовили, срубы сладили…

Конечно, все это легко сказывается, но… А что но? Село-то растет. Дома кирпичные, двухэтажные поднялись, школу образцовую построили, какой не вдруг вокруг найдешь… Переселенцев из хилых деревень приняли, из города молодежь в деревню потянулась. Все хорошо и ладно, только какое же это село без церкви. Все равно, что невеста без венца…

Пелагея Воронцова, моя милая старушка-попутчица, хитро улыбнулась, спрятала улыбку в уголки губ.

- Как думаешь, мил человек, верно ли я толкую?..

Фото Евгения Халдея: Знамя Победы над рейхстагом

Другие статьи по теме

Позиция

ФОТОГАЛЕРЕЯ

ВИДЕО

Документы фонда

Устав Фонда поддержки и защиты прав соотечественников, проживающих за рубежом

Положение о порядке предоставления Фондом поддержки и защиты прав соотечественников пожертвований (грантов и субсидий)

Изменения в Положение о Ревизионной комиссии

Состав Экспертно-правового совета Фонда поддержки и защиты прав соотечественников, проживающих за рубежом

Положение об Экспертно-правовом совете Фонда поддержки и защиты прав соотечественников, проживающих за рубежом

Положение о Ревизионной комиссии